Доминика Уизли нельзя было назвать глупым. Глядя на его успеваемость и эксцентричное отношение к знаниям, можно усомниться в его адекватности, но никому не пришло бы в голову назвать его дураком, намекая на недостаток интеллекта. Тем не менее, пользовался своей разумностью Доминик далеко не всегда. Имеется в виду, что он редко утруждал себя тем, чтобы задуматься над той или иной проблемой и, как правило, просто ударялся в её переживание. Это Доминик делать умел! И далеко не в самом негативном смысле. Доминик переживал своей душой, всеми своими чувствами радость, счастье, редко посещающую его меланхолию и ещё более редкие страхи. Все свои эмоции Доминик смаковал, перекатывал в своём теле, наслаждаясь любыми его реакциями на переживания, но почти никогда не давал им имя.
Совсем неудивительно, при таком-то отношении, что Доминик не сразу понял, что влюблён в Эмму. Он терзался то её резкостью, то равнодушием, то непонятной и потому особенно болезненной доверчивостью, наивностью, дружелюбностью. Он восхищался ей, боялся её расстроить и потому, как бы противоречиво это не звучало, задирал её - добивался внимания, уникального отношения, памяти. Доминик отчего-то всегда боялся, что его забудут, и потому даже неприятная память о нём казалась лучшей альтернативой отсутствию какой-либо памяти. Он хотел, чтобы Эмма его помнила, и делал для этого всё возможное. И, в итоге, до последнего вёл себя, как откровенный дурак.
Доминик не знал, когда полюбил Эмму. Откровенно говоря, ему в голову никогда не приходила мысль о времени. Случилось ли это тогда, когда он подсыпал девушке в тыквенный сок зелье и они провели весь вечер в откровенных разговорах? Или это произошло на балу, когда он слушал её взволнованный, но всеми силами пытающийся взять себя в руки голос, когда, танцуя с ней, понял, что она тоже хочет танцевать с ним? А может быть, это чувство пришло к нему давным-давно, осталось с ним с детства, с первых лет в Хогвартсе, и вся остальная его жизнь была лишь реакцией на детскую обиду, на ощущение, что его снова бросил близкий человек.
Доминик этого не знал. Его мышление было построено таким образом, что он никогда не задавал себе вопросов, но, когда его спрашивали, всегда знал ответы. Правда, они вполне могли меняться в зависимости от того, кто спрашивал, и при этом нельзя было сказать, что Доминик кого-либо обманывал. Он был искренним парнем, и всегда говорил, что думал, но его мысли не всегда совпадали с чувствами.
Зато теперь Доминик знал, что любит Эмму. Знал с того момента, как решил сделать ей подарок на Рождество, но понял это не сразу. Тем не менее, уже тогда всё его существо было направлено на то, чтобы покорить эту девушку - понравится ей, привязать её к себе, влюбить в себя. Это желание было эгоистичным. Лишь позже Доминик понял, что настолько дорожит ей, что готов был бы отступить от своего желания покорить её, если бы мог. Доминик не мог. Он видел, что Эмма в смятении, растеряна, снова злится на него. Он готов был дать ей время, дать возможность соскучиться по нему, понять, что без него её жизнь скучна и лишена красок. Доминик не отличался скромностью и искренне верил в свою способность сделать Эмму счастливой, но Эмма счастливой быть не торопилась. Она с каждым днём становилась всё дальше и холоднее, всё напряжённей и растерянней.
В тот момент, когда Доминик уже готов был впасть в отчаяние (непродолжительное, но, наверняка, яркое), она его поцеловала, прямо в коридоре школы, без каких-либо предисловий или объяснений. Невообразимо, неправильно, чудесно, но Доминик был счастлив и, как всегда у него полагается, не остановился подумать, за что и почему ему подарено это счастье. Возможно, в этом мире и существуют мужчины, способные отстранить любимую женщину для того, чтобы поговорить с ней, но Доминик предпочитал не быть дураком, и целовать её, раз уж она расположена целоваться. Единственное, о чём теперь он мог сожалеть - что поцелуй продлился недолго, а Эмма, испугавшись своего порыва, сбежала. Правда, сейчас её бегство значило для Доминика слишком мало, чтобы причинить настоящее неудобство. Сейчас он был абсолютно убеждён в том, что его чувства небезответны и ему нужно действовать.
Выждав несколько долгих секунд, Доминик позволил Эмме дойти до кабинета и, спрятавшись за дверь, занять своё место. Сам он зашёл позже, бесшумно, не тратя воздух на приветствия и выбрав то сидение, с которого можно было беспрепятственно наблюдать за девушкой. Тема урока не интересовала Доминика, он не выполнил необходимого упражнения, не прислушивался к тому, что говорят участники семинара, и единственное, что делал полезного - это молчал и не двигался. Он не подошёл напрямую к Эмме, не вынудил её смотреть на него, не писал записки и не пытался шептаться, а это воздержание требовало от него определённых усилий, из-за которых на занятие не хватало ни энергии, ни внимания. Обычно нерасположенный к получению знаний Доминик предпочитал пропустить урок, но сейчас это было невозможно. Ему просто необходимо было переговорить с Эммой до того, как она уползёт обратно в свою раковину, сделав вид, что ничего не случилось. Ещё как случилось! И позволять ей забыть об этом Доминик не собирался.
Сосредоточенный всеми своими мыслями и чувствами на Эмме, Доминик фактически не слышал речи иноземного профессора, и узнал ответ Максимки только потому, что его голос был хорошо знаком. Тем не менее, даже Доминик отвлёкся от своего созерцания, чтобы посмотреть на постороннего. Мужчина, появление которого рыжий благополучно пропустил, был эффектен до лёгкого укола зависти и совершенно незнаком ему.
- Кто вы? – с детской непосредственностью спросил Доминик, едва ли поняв половину из вступительного монолога странного мужчины, но уцепившись сознанием за непривычное слово “королева”. У волшебников нет ни королей, ни королев, ни принцев. Конечно, подобным титулом вполне мог быть нежным прозвищем, а всё это представление – странной игрой, но семинары по “Другой магии” обычно не предполагали игр. По крайней мере, не таких.
